В логове зверя. Часть 2. Война и детство - Станислав Козлов

– Мам! Ну, все ребята едят, мне тоже хочется, а они у меня спрашивают: у вас, что ли, хлеба дома нет?

– А ты, Стасик, мне не нукай, – строго взглянула мама. – Хлеб теперь, слава Богу, есть… Но я же сколько раз тебе говорила: культурные люди на улице, да ещё и на ходу, не едят… Это, знаешь ли, коровы пасутся на лугу и жвачку свою жуют, да лошади траву щиплют, а человек… Ладно уж, держи, – и она протянула мне полный кусок ржаного хлеба, не только посыпанный сахаром, но ещё и маслом намазанный – отец накануне паёк принёс. О, – это было верхом удовольствия – куда там нынешним пирожным. Я вышел на площадь чуть ли не с торжеством, но с опаской: а вдруг у других не будет масла на хлебе, – тогда получится, что я бяка – задавака. Масло оказалось у всех – пайки получил каждый офицер.

А вокруг всё было необычно и жгуче интересно. Мы только за город не выходили, поверив на слово своим родителям, что там бродят недобитые фашисты. Они и действительно где-то появлялись. Время от времени их отлавливали или они сами отлавливались с голодухи, и переправляли в лагеря военнопленных. Это были, так сказать, мирные немцы в военной форме. Они не устраивали диверсий, не стреляли по нашим солдатам, а просто скрывались, на всякий случай. Наверное, плен для них оказывался благодеянием: в лесу, может быть, казалось безопаснее, но зато и голоднее – еду ни попросить, ни взять было не у кого. Её производители и хранители разбежались от страха перед нашествием ужасных русских солдат.

Страхи, с одной стороны, основания имели, а с другой вбивались в немецкие головы искусственно и намеренно. Официальная геббельсковская пропаганда рисовала в воображении, и без того уж припугнутого, населения жуткий образ советского солдата, не признающего ничего святого и в силу своего неверия ни к какого Бога, и потому ещё, что под каской на голове у него самые настоящие… «рОги» (немцы делали ударение на первом слоге), как и положено нечистой силе, да ещё и немытой в европейских ванных. Уже пообвыкнув и не видя со стороны русских очень уж жестоких выходок, немцы всерьёз просили внешним видом подобрее наших солдат снять пилотки показать чертячьи «рОги». Солдаты смеялись, удивлялись и матюкались: надо же такое придумать про русских – дикари немцы. Леденили наивные души немецких обывателей и рассказы о насаженных на русские штыки младенцах, отнятых у живых ещё родителей. Подтверждались эти кошмары историческими свидетельствами о зверствах разъяренных казаков при взятии Варшавы армией Суворова во время польского восстания. Жесток с противником был великий полководец. Откликнулось через полтораста лет…

Ходить на экскурсии по брошенным квартирам вскоре надоело. Гораздо интереснее оказались немецкие военные склады. Огромные, открытые, они не особенно бдительно ещё охранялись. Если говорить о том, чего там только не было, то это русского оружия. Немецкое же содержалось в образцовом порядке.. Ящики с характерными ножами-штыками. Пулемёты. Металлические коробки с пулемётными лентами. Патроны. Цилиндрические футляры для противогазов. Сами противогазы – не такие, как наши: резина лишь на лице, а для головы ремни с пряжками. Фляжки в плотных шерстяных чехлах. Гранаты на длинных ручках… Ещё какие-то предметы, неясного назначения. Пластмассовые коричневые коробочки с белым порошком внутри… Всё мы тщательно исследовали и запомнили. Но неожиданно увлеклись совсем другим, не очень-то воинственным, занятием.

Непонятного назначения многочисленные цилиндрики из белой чистой бумаги заинтриговали своей загадочностью… Странная она была какая-то, эта бумага. Поначалу попробовали на трофее что-нибудь нарисовать – на то она и бумага. Не получилось: слишком мягкая да рыхлая. Решили: наверное, для чистки оружия… Попробовали. Тоже не выходит – рвётся, да и не виданное ли дело – оружие бумагой чистить. Кто-то уронил цилиндрик. Он покатился по полу, оставляя за собой белый след, как хвост ракеты… Ура! Так из этой штуки чудненький салютик можно сделать! Набрали охапку рулончиков, выскочили на улицу и принялись изо всех сил швырять их в воздух, как можно выше. Славненький фейерверк получился. Под восторженные вопли «ура!» Вскоре весь асфальт около склада покрылся ворохами белых бумажных полос.

Проходящие солдаты и офицеры путались в них ногами, отпинывали, ругались: «Что это за х…. такая?» Никто не мог ни сказать, ни догадаться о назначении цилиндриков. Наконец, какой-то офицер, поглядев на наши «салюты» и произведённый хаос, крепко выругался, и приказал немедленно прекратить разбрасывать по территории воинской части бумагу для вытирания дерьма… Не известные нам рулончики оказались обычной туалетной бумагой. Обычной для немцев, но не для нас, понятия не имевших о таком использовании страшно дефицитной, даже для военных штабов, бумаги – это ж расточительство какое… Дома меня уличили в невежестве и мелком хулиганстве, узнав о подвигах с бумагой. Оба родителя ахнули. Не от сознания ужаса от того, что я подпортил внешний вид доблестного воинского подразделения, а за то, что не принёс свои «салюты» домой. Они, как я понял, о бумаге такой были когда-то где-то наслышаны. На следующий день наша компания вновь встретилась возле того же склада. Каждый с «авоськой». Набив их до отказа рулончиками, потащили добычу по квартирам…

Словно замки на самой окраине городка возвышались в несколько этажей большие дома, сложенные из традиционного для тех мест тёмно-красного кирпича. Казармы. При немцах – фашистские. При русских – советские. Рядом с ними, и вдоль них, дорога. Она служила своего рода границей между городом и находящимся рядом с ним неким подобием деревни. Подобием не в смысле неказистости, а в сравнении с типично городскими постройками Мезеритца и с нашими, российскими, деревнями: это поселение больше было похоже на город. Дома в этом подобии были каменными, с нахлобученными черепичными крышами, с кокетливыми садочками вокруг и с асфальтовой дорогой. В деревне кто-то жил, почему-то не сбежав от наступающих страшных русских. Возможно, потому, что решили принять мученичсекую погибель свою от русских рОгов под родимой кровлей.

Мы воспринимали это население, как немцев. Возможно, они немцами и были. Взрослые, как нам казалось, предпочитали не слишком уж часто появляться на глаза нашим солдатам. А вот ребятня аборигенная сновала по дороге безбоязненно и спокойно.

Чувствуя своё неоспоримое превосходство победителей, мы, пацаны, дерзко задирали их. Корчили рожи и издевательски кричали: «Гитлер капут!» Как ни странно, но и они отвечали тем же «гитлеркапутом», да ещё и смеялись нам в лицо. Это сейчас можно понять их так, что они соглашались: да, мол, Гитлеру действительно «капут», то есть – конец. Но в то время это воспринималось, как попытка нас подразнить. Вот с этим мы примириться не могли никак. И не примирялись.

В тот раз, вдосталь накричавшись и наслушавшись в ответ надоевших слов о фюрере, который капут, кто-то из нас подобрал с земли глиняный крухоль и запустил им в стоящих по ту сторону дороги немчурят. Попал метко. Комок, отвердевший, как камень, угодил немчурёнку, видимо, в очень чувствительное место. Мы приветствовали удачу торжествующим воплем. Пострадавший поднял уже осколок кирпича и швырнул в нашу сторону. Никого не задел. Только рзозлил.

Ах, так: они ещё и кидаются! Все шестеро, составляющих наш отряд, бросились собирать камни и куски засохшей земли, как «огневые припасы». Беглый огонь по противнику открыли, встав в мужественные боевые стойки. Тот поначалу почти не отвечал. Опасался, вероятно, близости наших солдат: кто их знает, этих русских – вдруг стрелять начнут. Рогов под пилотками, вроде, не видать, но всё же… Солдаты заняты были своими делами вне пределов видимости и после нескольких удачных попаданий с нашей стороны немцы обрушили на нас ответные залпы. Камни засвистели с обеих сторон. Враждующие отскакивали и увёртывались, ойкали при попадании в себя и орали при ударе в противника. Силы были равны по количеству, но по другую от нас сторону дороги – там, где находился враг, находились какие-то канавы, похожие на окопы. В них немцы и укрылись. Эффективность нашего «огня» сразу резко понизилась. В тела попасть было невозможно, а головы вовремя прятались за брустверы. Мы же стояли на открытом месте, как на поле Бородинском.

Решение приняли быстрое и единственно правильное: противника из окопов выбить. Лихой атакой. Врукопашную! Даёшь! Вперёд! Ура! И мы помчались навстречу летящим камням. Эх, русского штыкового боя никакой враг выдержать не может. Штыков у нас, правда, не было, и мы шли напролом только с лихой решимостью, но хватило и этого. Немцы, популяв в нас остатками камней и своего мужества, не дожидаясь, когда мы ворвёмся в их окопы, выскочили из них и со скоростью, значительно превосходящей нашу, скрылись за домами деревни.